>>вернуться к содержанию

Страницы: 277-292

Контекст

В русской литературе есть два высказывания, которые, как мне кажется, очень хорошо улавливают некоторые существенные элементы нашей местной культуры. Эти две фразы относятся непосредственно к нам. Первая принадлежит Константину Леонтьеву, русскому философу, который знал наши края: «балканский дымок». Наша географическая зона отмечена очень типичным тлеющим огнем, особенно осенью и весной, когда наши сады и поля полны беспрестанно дымящихся груд листьев и веток. Состояние тлеющего огня очень специфично для культуры Бессарабии, зажатой между славянским и балканским пространством. Я бы сказал, что у нас культура тления, а не горения. Здесь время от времени что-то дымится. Огня не видно, есть только плывущий дымок и смешанный запах. Это особенно ощутимо в наших селах. Дым не очень плотный и не неприятный, но иногда он вызывает слезы, когда попадает в глаза. Его запах смешанный — веток и палых листьев плодовых деревьев и деревьев всех других видов. Примерно так же обстоят дела и с нашими политиками и интеллектуалами: они умеют производить эффект балканского дымка. Фабрика мечты не горит, не горят и идеи, но дымят. В этом эффекте дымка поднаторели многие местные интеллектуалы. Нам не очень нравится огонь, то есть риск, то есть полное принятие ответственности. Это почти как в Откровении Иоанна (гл. 3: 15–16): «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Кажется, полугорение/полутёплое — не слишком приятное состояние культуры, потому что это нарушает основные принципы. Это имитация без пересечения с имитируемым.
Вторая фраза, к которой я обращаюсь, знаменита в русской литературе, потому что родилась в стычке двух величайших поэтов русской литературы начала ХХ века. Легенда гласит, что незадолго до большевистской революции на одном из известных поэтических вечеров, которые проводились в эпоху «серебряного века», Осип Мандельштам встал среди зала и наехал на того, кто впоследствии стал поэтом нового времени и который монополизировал тот вечер поэзии: «Перестаньте читать стихи, вы не румынский оркестр!» (на самом деле, он сказал, что это ещё хуже, чем румынский оркестр). Маяковский, как известно, был совершенно иной поэтической традиции, чем Мандельштам, который был частью группы акмеистов (вместе с Гумилевым, Ахматовой и т. д.). Анна Бессмертная, главный редактор журнала «Акмэ», объясняет, что «поэзия акмеистов основана на обращении к четырём элементам: внутреннему миру человека, принципам телесным, земным и возвышенным. Взятые вместе, эти элементы образуют Вселенную, замыкая время в своем круге. Маяковский был открытым врагом этого вида поэзии, а на слух Мандельштама Маяковский звучал хуже, чем румынский оркестр».
Меня не интересуют здесь различия поэтики этих двух поэтов. Мой вопрос связан со словами Мандельштама. Что имел в виду великий русский поэт, что значит «быть как румынский оркестр»? Давайте не будем забывать, однако, что мероприятие проходит в Санкт-Петербурге, и происходит оно в самую, возможно, важную культурную эпоху, которую породили русские в двадцатом веке. На днях я опросил всех моих русских друзей из числа лингвистов, литературоведов и философов в поисках разъяснения, что же с этим «румынским оркестром». Я пытался понять смысл этой метафоры. Мандельштам, русский интеллигент еврейского происхождения, родившийся в Польше и получивший образование в Германии и России, был очень точен и внимателен к каждому произнесенному им слову, и хорошо знал, что говорит. Он не имел в виду симфонический оркестр, в этой области у Румынии не было никакого имени в то время. «Румынский оркестр» относится к музыке кабацкой, к тому, что русские называют «цыганщиной». Что является специфическим для этого явления? «Цыганщина», или «румынский оркестр», как это воспринимает Мандельштам, означает событие эйфорическое, шумное и хаотичное, которое заполняет всё пространство, не оставляя места никому больше, беспредельно эмоциональное, когда, помимо собственно совместного музицирования, одновременно производят много вещей (музыка, танец, движение, цвет и т. д.). Это правда, что в русской поэтической традиции, как мы знаем благодаря русскому формалисту Тынянову, есть направление, которое происходит от поэтической оды, устного поэтического жанра: писать песни не обязательно для глаз или чувств, но большей частью для голоса. Есть две поэтические традиции, совершенно разные и с разными функциями. Маяковский принадлежит одической традиции. Он первый современный русский поэт, который превратил поэзию в шоу, в эстраду. Безотносительно к Маяковскому, очевидно, что Осип Мандельштам (мне неизвестно доподлинно, насколько хорошо он воспринимал на протяжении лет «поэта революции») видел в этом типе культурных достижений, которые проявлялись как «румынский оркестр», то, что оглушает и ослепляет своей упаковкой и делает «много шума из ничего», не оставляя места для других явлений. «Ты как румынский оркестр».
Оба этих выражения — «балканский дымок» и «румынский оркестр» — не жёсткие выражения, не унизительные или злые, но многое о нас говорят. Это ведь правда, что в местном бессарабском культурном пространстве мы предпочитаем дымить, мы не рискуем гореть, на самом деле мы не хотим рисковать вообще. Нам нравится быть ни холодными, ни горячими, а проявляться мы любим как «румынский оркестр». Но, по иронии судьбы, в этих, казалось бы, негативных высказываниях есть и ключ к скрытным способам выживания, элементы творческие, нонконформистские, полные страсти и цвета. Существует и положительное в этих чертах, если только смотреть и копать глубже, даже если это скрыто на поверхности.

Анатомия интеллектуальной периферии империи

Это — метафорически — культурный и политический контекст наших краёв. Есть нечто важное и специфическое для нашего пространства: погранзоны. Так бы я назвал всё это пространство: погранзона. Здесь каждое следующее поколение рождается в другой по сути стране, в другой доминирующей культуре, при другом режиме, при другом строе, при других скользких нормах и правилах, и с другими символами — сплошь в непрерывных метаморфозах. Здесь, на окраине нескольких империй, всё преходяще, и обо всём можно договориться в пространстве и времени. Тут подвижны даже границы, демаркационные линии, которые должны быть фиксированными. Здесь граница находится в постоянном движении. Здесь, в погранзоне периферии империи, появляются и некоторые специфические человеческие типы, очень отличающиеся от тех, что встречаются в «центре» власти, где правила фиксированы и стабильны.
Существует типология интеллектуалов, порождённая периферией империй, и особенно на периферии Российской империи, некоторым образом перенятая и продолженная государством, называвшимся СССР. Я называю это: интеллигенция периферийной империи. Это тип, прототип интеллигенции периферии империи, который функционировал и работал очень эффективно последние двести лет в нашем регионе, но, к сожалению, он находится под угрозой.
Эти персонажи, о которых я расскажу далее, имеют некоторые специфические особенности, обусловленные, прежде всего, пространством-временем зон, погранзон, которые постоянно меняются, существуют в непрерывном переходе, как я уже сказал, в котором механизмы функционирования и особенно механизмы власти находятся в процессе вечного преобразования. Здесь нет классической «страны-идентичности», нет «идентичности-этноса», «идентичности-религии», — скорее у нас есть своего рода «идентичность-функция», которой присущи совсем другие приёмы борьбы, сопротивления и защиты. Только с 1960—80-х гг., и особенно с падением коммунизма, «идентичности-функции» начинают превращаться в «идентичности-этносы», воссоздавая неким образом отдачу конца ХIХ века. Но это уже другой разговор.
«Идентичности-функции», к которым относится интеллигенция периферийной империи, имеют ряд важных черт. Я отмечу некоторые из типажей: партизан, переводчик, контрабандист, пограничник, таможенник.

Партизан. Партизан появляется в контексте, когда пространство, в том числе и пространство погранзоны, полностью захвачено врагом. Когда все захвачено, единственное решение — партизанщина. Как? Во первых, уйти из поля зрения и от зависимости от врага, когда оккупантами иногда являются и «наши». Партизан может скрываться на периферии, в зонах, известных только ему, и строит там автономные сети, альтернативные экономики. Партизан всех времён знает, что в невидимой войне, которую он ведет с «регулярными войсками», нужно бороться нерегулярными методами. Партизана не интересуют правила врага, потому что он борется с помощью подрывных методов, использует неожиданные способы и неизвестные пути. Партизан невидим, а когда он становится видимым, его невозможно обнаружить, потому что у него нет «мундира», «погонов» и «званий». Партизан не зависит от начальников и определённых структур: он появляется и исчезает, когда считает, что у него есть шансы победить. Партизан не является ни легальным, ни нелегальным, потому что он сам себе закон, и даже международное право и мировая бюрократия не могут каталогизировать их и включить в свою систему. Они ни пираты, ни разбойники, не сражаются за освобождение или объединение какой-либо «биологической страны». Они хотят освободить территорию, которой является их собственное существо, потому что великая война переместилась сюда, внутрь этой последней твердыни.

Переводчик. Переводчик является «видом», абсолютно необходимым для периферийных, переходных зон, — погранзон, где находятся все таможни, пограничники, где проходит контрабанда, где пересекаются культуры и религии, этносы и политические структуры, отличающиеся между собой принципиально. У переводчика, наряду с другими «видами», специфическими для местной «фауны», есть фундаментальная функция: он не только переводит и делает так, чтобы те, кто использует разные языки, смогли понять друг друга. Переводчик делает нечто гораздо более важное. Основная функция этого «вида» — сделать возможным совместное проживание этой очень богатой «фауны» — посредством взаимопонимания. Он может переводить, адаптировать, синхронизировать, гармонизировать языки, типологии, политические, культурные, экономические и социальные «языки» на язык каждого и на пользу всего общества. Он может перевести и гармонизировать и различия, и сходства так, что сообщество сможет сосуществовать даже в периоды сильнейших противоречий. Переводчик — это тот, кто может смягчить и перевести язык войны в язык мира, язык конфликта в язык примирения.

Контрабандист. Да, нам нужны такие качества в переходном пространстве, где все ускользает во все направления, где правила меняются с такой страшной скоростью, что мы назавтра можем забыть все правила игры и принципы. Чем бы была погранзона без контрабанды? Ничем. То, что по определению является отрицательным, становится положительным и ценным в такой социально-политической культуре. Более того, наша способность делать «контрабанду», то есть способность создавать добавленную стоимость, организовывать сети и системы, которые превращают в стоимость любой недостаток, каждый случай бессилия, способность преодолеть различные формы контроля, наступающего со всех сторон, внезапно становится очень ценной. Контрабандист и наша способность к контрабанде — это техника и форма спасения и слабых, и бедных, беспомощных, бессильных против сильного, который контролирует и подавляет всё. Контрабандист, который в стабильных, фиксированных, традиционных культурах имеет негативный характер, в культурах погранзон обретает значение положительное и даже спасительное. Спасение здесь, однако, носит глубокий социально-политический смысл.

Таможенник. Вдоль границ погранзон расположены славные учреждения под названием Таможня. Она нуждается в очень важном деятеле — таможеннике. И опять же, я имею в виду не государственного чиновника, коррумпированного, который обогащается за счёт перехода ценностей через одну сторону границы на другую. В этом смысле функции таможенника противоположны контрабандисту. Я говорю о таможеннике как о своего рода «идентичности-функции», которая создаётся в такого рода культурах периферийных, транзитных, в условиях вечной «инфляции». Когда все товары-смыслы-ценности вступают в длительный период, когда никто уже не в состоянии определить разницу между объектом-делом-ценностью фальшивым и неподдельным, между оригинальным и подделанным, — есть единственное учреждение и единственный человек, который может сказать: вот это фальшивая вещь, а это — настоящая, это — подделка, а это — оригинал, это уже испорченная вещь, а это — попросту вредная. В таких обществах в погранзонах функция интеллектуала-таможенника очень необходима. К сожалению, их у нас становится всё меньше.

Пограничник. Функция этого персонажа является одной из самых трудных в погранзонах. Потому что он тот, кто должен охранять границу, которая постоянно меняется. Он на самом деле тот, кто обладает легитимностью, чтобы сказать, где граница начинается или заканчивается. А это заявление даётся очень трудно. И это только начало. Потому что пограничник — это не только тот, кто определяет, что является этой границей и где именно она проходит, но и кто и на каких условиях может переходить эту границу. Он тот, кто легитимирует, позволяет, запрещает и обладает властью, которую уважают другие, даже когда переходят границу преступно. Потому что его боятся. Эта власть и состояние законности и авторитет практически исчезли у нас, хотя даже в самые трудные моменты, когда наше периферийное общество, казалось, растворяется, пограничник имел свою цель и смысл. Кто же теперь наш пограничник в дезориентированном, озверевшем и запутавшемся обществе?

Почему нам надо заботиться о Марке Ткачуке?

Социально-политическое и культурное пространство — как аквариум с собственной фауной и экосистемой. Но мы видим в этой экосистеме только красивых рыб, декоративных, тех, что очаровывают нас и обманывают глаз. Мы считаем, что всё, что существует и происходит там, — к пользе и удовольствию этих рыб-звёзд. В действительности есть много процессов, которые мы не видим, но от которых зависит жизнь этого микромира и жизнь рыб-звёзд. Есть, например, маленькая рыбка, которую очень мало кто видит, хотя у нее очень тяжелая работа, отнюдь не «аристократическая». Это рыба-санитар, которая постоянно очищает грязь, оставляемую рыбами-звёздами, и другие нечистоты, которые накапливаются. Рыба-санитар совершает работу по «экологизации» всей системы. Если она исчезнет, сначала никто не заметит этого. Но очень скоро стены аквариума покроются слоем грязи, видимость пропадёт, исчезнет кислород, среда станет токсичной, вода протухнет, и вся экосистема вместе с рыбами-звёздами погибнет, она будет уничтожена. Функция этой рыбы-санитара именно в этом и состоит: сделать жизнь возможной для всех видов в этой «био-политической» системе среды, создавать среду, благоприятную для жизни всего сообщества.
Я писал эти строки с мыслью о Марке Ткачуке. Знаю, многие будут ругать меня, потому что многим не нравится Марк Ткачук. Легко писать о «друзьях», труднее написать о «врагах» или «неприятелях». И меня в нём часто раздражают многие вещи. Он неудобный тип. Марка трудно каталогизировать, трудно классифицировать: он не является ни частью «национальной идеи», ни «русской идеи», он перемещается между различными группами, провозглашает стратегии одна страннее другой, он всегда в движении и в поиске. Это человек всех и никого. Но мне кажется, что он — именно такой тип публичного интеллигента, который прекрасно вписывается в кратко описанную мной типологию, который я называю «интеллигенция периферийной империи». Это очень ценный «вид», который многие годы делает эту работу рыбы-санитара в местной «биополитической» экосистеме, с лёгкостью проходя и через «балканский дымок» без того, чтобы быть «слегка тепленьким», и становясь, напротив, — ясным и отдельным голосом в этом специфическом местном «румынском оркестре». Публичный интеллектуал, который раздражает многих — это хорошо.
Если бы я говорил, как полагается в местной мифологии на периферии империи, то я спросил бы: знаете последний совет старого армянина своим сыновьям? Заботьтесь о евреях, — вот что он посоветовал своим детям перед смертью. Почему? — спросили его дети, зная, что их сосед-еврей был вечным конкурентом и неудобным врагом их отца. И старый армянин сказал языком смерти: «заботьтесь о евреях, потому что после того, как достанут их, придёт и наша очередь».
Так скажу и я. Марк Ткачук — не еврей, не армянин, не русский, не украинец: он типичный интеллигент периферийной империи. Сколь бы неудобным и невыносимым ни казался этот «враг по соседству», Марка Ткачука стоило бы перевести в категорию «охраняемого вида», потому что он относится к исчезающему виду. А исчезновение этого «вида» было бы знаком исчезновения целого мира. И это не предвещало бы ничего другого, кроме исчезновения и нас. Так что берегите Марка Ткачука.

© Перевод статьи с румынского языка: О. Панфил, 2015.

>>вернуться к содержанию